Доверие: постсовесткий формат. А.А Сычева1 / Журнал «Alma mater» (Вестник высшей школы) Специальный выпуск «Премия Менегетти – 2012», 2012

Представлен анализ категории «доверие» как категории, под воздействием которой разрушают себя либо себя реализуют многие нации и государства в современном мире.
Ключевые слова: доверие, представления обывателей, ментальный уровень, реформаторы, фундамент доверия.

Доверие как продуктивная категория современности, под знаком которой или разрушаются, или с успехом осуществляются биографии многих наций и государств, не ограничивается очевидными рациональными факторами, воплощенными во исполнение социальных обязательств политическими и финансово-экономическими институтами, юридическими и физическими лицами.

Политики-реформаторы, деятели культуры, общественные и государственные организации часто не осознают, что фундаментом доверия (а отсюда и веры в предложенные ими идеалы) избирателей выступают представления о них обывателей на ментальном уровне повседневности в форме культурных паттернов.

Отвечая на вопрос интервьюера: «Доверяете ли Вы этому кандидату/учреждению и почему?», большинство граждан ориентируется на репутацию субъекта, информацию СМИ и самостоятельно сформированные практики ежедневности.

Поэтому целью нашего исследования является детальное изучение сущности доверия для определения генетического кода доверия с учетом национальных характеристик и выделением доминирующих социальных практик. Подобное выяснение содержания окажет содействие установлению крепких реципрокных отношений, следовательно, повышению уровня сопротивляемости перед внешним и внутренним давлением, когда каждый знает, чего от него ожидают и на что он может рассчитывать в будущем. Это облегчит процесс разработки общей стратегии и тактики развития в национальных и международных масштабах.

Авторская методология представляет собой синтез подходов неоинституционализма и культурализма (разработан соответствующий опросник) с применением историко-гносеологической и проективной методики.

В основу положена авторская гипотеза о наличии тесной связи между повседневными и институциональными базисами доверия. Одним из убедительных результатов указанной взаимосвязи является смешение частной и публичной жизни, неотделимость политики от других сфер жизнедеятельности. В результате госслужащие воплощают аналогичную модель поведения, которой пользуются в повседневной жизни простые граждане, т.е. ориентируются на персонификацию отношений, «семейность», кумовство. Гипотеза базируется на выводах, полученных китайскими учеными Лиу, Чоуи и Йовчеловитча, а также на следующих социологических аксиомах.

1. Общество в контексте ценностей, идентичностей и интересов представляет собой определенную стратифицированную и фрагментированную совокупность систем, объединенную общими границами.

С учетом этого было бы излишне схематично говорить о существовании единого понимания доверия на макроуровне и, следовательно, о способах формирования доверительных отношений, поскольку без внимания могли бы остаться феномены, связанные с региональной, этнической, религиозной, культурной гетерогенностью социума. Данное утверждение дополняется концепцией о национальных автостереотипах и социальных «гетто», ввиду чего можно говорить о наличии у индивида сменного менталитета (в том числе в Украине и РФ). Именно конфигурации тенденций в ситуациях личной и общественной жизни формируют психокультуру социума.

2.  Работы А. Шюца, Г. Гарфинкеля, Б. Бурдье, Г. Гофмана и др. свидетельствуют: индивид по своей природе стремится экономить силы, используя шаблонные модели поведения в типичных ситуациях, которые распространяются на социокультурный аспект и порождают «тропу зависимости». С одной стороны, найденные «рецепты доверия» функционируют как приписывание к действию, с другой — являются схемой интерпретации, с помощью которой заранее готовые инструкции освобождают от отягощающих исследований, труднодоступные истины подменяются комфортабельными труизмами, а проблемное становится само собой понятным.

Научная новизна. За последние пять лет проведено немало масштабных исследований относительно проблематики доверия, в частности по проектам World Values Survey (WVS) и «Жизнь в переходной период», где в 29 транзитивных государствах задавался вопрос не только относительно социально-экономического развития, но и по тематике доверия. Весомым продолжением стал научный проект «Сравнительные исследования доверия в разных странах в период глобализации», инициированный социологами Японии в 2009 г.

Однако следует отметить, что эти исследования, как и предшествовавшие им, ограничивались лишь сбором статистических данных о доверии относительно избранного института или личности, а не занимались выявлением содержания данной категории. Большинство исследователей, в т.ч. украинских, обращались к последнему лишь в пределах изучения гражданского общества или социального капитала. Некоторые ученые (С. Барсукова, Р. Хардин, П. Штомпка) старались классифицировать доверие, доказывая исключительно его гетерогенность к объектам проявления, но никогда не конкретизировали его смысла.

В частности, автора интересуют генерализованные матрицы восприятия, мышления и поведения, которые имплицитно существуют в индивидуальной и стальной психике и актуализируются в реальных жизненных выборах, кому и на каких основаниях можно доверять.

На сегодняшний день для большинства населения Украины и РФ характерна позиция взаимного недоверия, подозрений в нечестности и способности лгать ради выгоды. Так, результаты социологических исследований свидетельствуют, что 75% украинцев и 67% россиян считают большинство людей недостойными доверия и отдают преимущество его антиподу. Усугубление ситуации опасно тем, что вызывает разочарование функционированием всей политической системы и отторжение от нее значительной части граждан.

Данный вывод созвучен позиции немецкого социолога Дж. Морено о понимании отношений между людьми, которые строятся прежде всего спонтанно через микровзаимодействия, а не детерминируются общей, скажем, экономической структурой общества. Источником этой «социальной спонтанности» выступает эмоциональная составляющая, в частности доверие. Именно изучение этих микропроцессов становится основой «лечения» социума в целом путем отладки взаимодействий в малых группах и между ними, т.е. на «молекулярном уровне».

Поэтому подробнее остановимся на особенностях менталитета, которые отображаются в повседневных практиках населения Украины и РФ с экстраполяцией их последствий на специфику проявления доверия.

Индивидуализм украинца лишен агрессивной интенциональности и проявляется в наблюдении за собственными чувствами, эмоциями, внутренним миром в целом, что указывает на рефлексивную основу, направленную прежде всего на родных, друзей, узкий круг единомышленников. Такая естественная самодостаточность побуждает не к выходу в общество, а к изоляции от него. Украинец мыслит в категориях «Я — не Я». Внешний мир, который не касается его непосредственных нужд и интересов, есть чистая негация. И если ближайшее окружение имеет шансы на взаимопонимание, то любой чужак уже не воспринимается как равный: это не человек, а вещь [3. С. 220].

Экстраполируя данную характеристику на социум, имеем дело не с единым медиумом интеракций и коммуникации, а с таким, какой состоит из множества враждующих микрогрупп (например, властные индивиды, которым абсолютно безразлично, как живут абстрактные «другие»). Подобное отношение ярко проявляется при реагировании на митинги протестующих или отборе кадров на определенную должность. Даже неквалифицированный друг, знакомый, родственник более близкий украинцу, чем способный «враждебный» незнакомец.

Причиной формирования такого деструктивного индивидуализма является дистресс, когда главное для обычного украинца — чтобы его не трогали, т.к. каждое «прикосновение» ассоциируется с проблемностью, равнозначной стрессу и отрицательным эмоциям. Стратегия поведения довольно проста — отчуждение от других с переходом к самозамкнутости, т.е. человек существует прежде всего в мире личных переживаний, обнаруживая активность лишь в экстремальных моментах.2

Среди отрицательных сторон украинского индивидуализма можно назвать его сильную эмотивность и внушаемость. На бытовом уровне это проявляется во внушении и наследовании, склонности к нестабильному поведению по незначительному поводу (над мотивацией тяготеет ситуация, текущий момент, неопределенность жизненных перспектив). Обратная сторона самозамкнутости — паникерство, когда, например, финансовый кризис сопровождался массовой покупкой долларов или продуктов и товаров бытового потребления. В политической практике это дает возможность манипулировать сознанием, опираясь на то, что украинец — человек без «центра», и его можно даже в последний момент склонить к противоположному решению (о чем свидетельствует значительный проценттак называемого «болота» избирателей как не определившихся с кандидатом).

Еще одна характеристика украинского индивидуализма — объединение антигосударственности (т.е. невосприятие властных институтов в статусе органической константы политического пространства) и патернализма (одобрение государства в роли опекуна, распределяющего социальные пакеты) [6. С. 20]. Во внутреннем аспекте украинец ощущает настоящий дискомфорт, когда естественная непосредственность сталкивается с жесткими нормативными требованиями и четко очерченными диспозициями (вспомним о роли «бесправного просителя», которую мы играем перед чиновниками, пытаясь получить законную помощь). Во внешнем аспекте мы имеем дело с политическим инфантилизмом правящей страты, выступающей кучкой «своих» среди множества «чужих» сограждан. Но и последние следуют примеру своих вождей. Ухищрение, манипулирование законами превращаются в повседневную практику выборочного доверия/недоверия.

Экзекутивность — избегание нестандартности, имитационность, наследование [3. С. 230]. Склонность колебаться под влиянием наименьшего внешнего стимула воссоздает психологический хамелеонизм, непоследовательность. Такой человек легко предает, изменяет планы, обращаясь к бегству под давлением обстоятельств (практика «перебежек» со стороны депутатов и губернаторов). О расхождении его дел со словами не следует и напоминать; исключением являются ситуации, когда затрагиваются личные интересы утилитарного порядка. То же касается и межличностных контактов: даже признавая украинца «человеком малой группы», который неохотно ищет общения в широкой массе, следует отметить поверхностно-эмоциональный характер его коммуникаций (виртуальные сообщества, форумы) за пределами семьи.3

Психология малой группы дает возможность преодолеть внутреннее самоотчуждение и увеличить меру самоуважения. Кроме того, чем меньше группа, тем сильнее она оказывает психологическое давление на своих членов и тем больший их конформизм. Но малая группа, кроме конформности и толерантности, создает своеобразный иммунитет против давления больших групп и социума, частично нивелируя чувство вины через партиципацию и идентификацию. Поэтому украинец относительно системы абстрактных социальных связей выступает как атомизированный индивид [6.С. 8], что может привести к ассимиляции украинской культуры другими группами, более агрессивными и динамическими, или же к застойным явлениям культурогенеза. Биопсихологический индивидуализм, болезненный страх перед внешним побуждает украинца не раскрывать своих тайн даже перед лучшими знакомыми. Ведь их внутренний мир тождественен его собственному, а потому доверять опасно.

Экзекутивность никогда не поймет «абстрактной» политической активности, поскольку политическое пространство не является чем-то индивидуальным. Поэтому украинская психокультура с присущим ей женским архетипом является носителем консерватизма чувственности и не воспринимает последовательных изменений, которые если и происходят, то скачкообразно, импульсивно, большей частью ради перевоплощения внешнего антуража, а не сущности.

Вторая особенность экзекутивности по-украински заключается в том, что она обнаруживает себя в услужливой активности, центрируется на текущих интересах и нуждах [6. С. 14]. В политике это приводит к пренебрежению стратегическими национальными интересами (восприятие Украины как сырьевого придатка чужого парадиза, а украинцев — как дешевой рабочей силы, причем не только со стороны международной, но и собственной элиты).

Интровертивность воссоздает уровень невротичности общества, его переутомление из-за получения большого объема информации. Следствием этого становится своеобразная информационная блокада для всего, что непосредственно не связано с экзистенциальными интересами индивида и может вызвать соприкосновение с реальностью [3. С. 237]. Превалирует «социальный фатализм», т.е. автоматизм развития, а также демонстрация иррациональной веры в чудо без особых усилий.

Поведение индивида отличается выборочным характером: в стандартизированных ситуациях доминирует установка на адаптацию, в проблемных — на изоляцию. Интровертивность со знаком минус переходит в пассивность, основной принцип которой — «проживи незаметно» — означает избегание внешней проблемности. Поэтому на сегодняшний день политика волнует как украинцев, так и россиян далеко не в первую очередь. Вдобавок в нынешних условиях граждане не верят в возможность своего влияния на политические события через участие в том или ином политическом объединении.

Следует отметить, что менталитет негражданственности «среднего» украинца как составляющая его социального характера является, скорее всего, защитным механизмом в условиях тотальной впечатлительности человека, зависимости от политики центральной и местной властей и непрерывным ухудшением жизненных условий. Для украинской повседневности интровертивность оборачивается иррационализмом, волюнтаризмом4, политической близорукостью, круговой порукой, коррупцией и социальным нигилизмом под маской умеренности и взвешенности.

Иррациональность подчеркнуто демонстрирует свои преимущества тогда, когда народу Украины «дают возможность» высказаться публично, зная, что к признанию в чем-то он дойдет нескоро, если вообще таковое будет иметь место. Указанные ментальные особенности проскальзывают в типичных повседневных соображениях: «в такой ситуации хаоса и безвластия тяжело понять, во что же верить», «все так быстро меняется (законы и чиновники), что не поймешь, кому верить и на что надеяться», «проблема настоящего заключается в том, что большинство людей вообще потеряли веру».

Имеет место также эмоционально-эстетическая доминанта, особенности которой следующие.

Неустойчивость эмоциональных реакций украинца на одинаковые стимулы как механизм адаптации к той среде, в которой он живет. Абстрактные принципы расцениваются как проявление шаблонности и организованности, поскольку эмоциональное мышление оперирует не понятиями, а образами. Последние не могут повторяться, тем более быть стандартизированными [3. С. 246]. Это приводит к использованию техники символизации политических и экономических взаимодействий, когда институты становятся частью личной рефлексии по поводу окружающей среды, а власть и деньги — ресурсом доверия (что не является равноценной заменой, так как ими не продуцируются моральные критерии, ритуалы, необходимые для легитимации установленного режима). Отсюда и возможность поддерживать атмосферу «общего» доверия к первому лицу и сохранять на символически высоком уровне соответствующие рейтинги, на которые почти не отображаются реальные неудачи и просчеты правящей команды.

Замкнутость эмоций украинца, не направленных на объект, создает круг [3. С. 246]. Поэтому он потчует себя мифами, позволяющими не разрывать отношения эмоционального общения (в почете слухи, выдуманные истории, все, что дает возможность снять с себя бремя рефлективности и активно используется политикнами). Вследствие этого сталкиваемся с поверхностностью мышления и этизацией мифа (даже кража может быть оправдана в глазах украинца тяжелыми условиями жизни).

Главное для политика в этой ситуации — настроиться на мировоззрение аудитории. Для политикума Украины характерно продуцирование мифов о:

Присутствует и толерантность. Мотивы ее проявления следующие:

Украинец не занимает четкой позиции, зная, что ее отстаивание потребует бόльших усилий, чем отказ от нее. Власть и народ поражены общей болезнью маргинального равнодушия. Для них жизнь никогда не будет объектом «делания», зато всегда тем, что с ними происходит. Потеря доверия к большинству властных структур компенсируется переориентацией на себя и силы семьи. Однако сужение поля доверия к границам непосредственной микросреды является тревожным трендом, который в перспективе может углубить раскол и даже поставить под угрозу существование украинского общества как единого целого.

Что касается современного повседневного сознания россиянина, то оно характеризуется иными ментальными характеристиками этоса с проектированием на механизмы построения доверительных отношений.

1. Коллективизм. Россиянин является экстравертивным коллективистом, который ассимилируется со средой и быстро входит в режим групповой адаптации. В отличие от маргинализованного украинца, который старается подавить чувство центрированной вины бегством от мира, россиянин, наоборот, идет навстречу толпе для того, чтобы забыть о ней, сознавая себя социальным существом, в основе которого — образ минимизированного индивида («Не я один такой — все такие», «А я что? Я, как все»).

Экстериоризация ответственности вызывает его благосклонность к этике безличности и коллективистской интерпретации истории, где

центральную роль играют не герои элитарного происхождения, а массы [3. С. 281]. В этом заключается глубинное различие между украинским и российским этосами.

В последнем сохранился сильный волевой элемент, лишенный этичности и эмоциональности. Если украинец колеблется перед выбором, то россиянин не избирает, а слепо повинуется фатуму. Если россияне - последовательны, то украинцы «кочуют» без ясных целей, с присущим им идеализмом, который проявляется в бόльшей религиозности, эстетизме. Это наделяет российскую психокультуру революционным, взрывоопасным пафосом, своеобразным социальным сумасшествием. Поэтому россияне более интегрированы в социум в экстремальных ситуациях и способны к сопротивлению и безбашенной борьбе7. К положительным же проявлениям российского коллективизма относятся поддержка слабых участников в физическом и социальном аспектах, способность к консолидации в ситуации опасности, которая угрожает национальному существованию.

2. Натуралистически-материалистическая доминанта. Если украинец, сознавая несоответствие между душой (микрокосмом) и большим миром (макрокосмом), вносит красоту в ближайшее окружение, то россиянин мыслит по принципу «все или ничего». Или этот мир нужно целиком и полностью привести в соответствие с идеалом, или пусть царствует небытие. Проявлением такого глобализма выступают энциклопедизм и всезнайство.

Россиянин ненавидит «ближнего» и испытывает любовь к «дальнему». Ему присущи агрессивность, эмоциональный пафос, мессианство, мировоззрение манихейского образца, а любой потенциальный партнер переживается им в модусе неприязни, как посторонний и «чужой» [7. С. 182]. Материализм переносится даже в сферу религии. Например, народ всегда верил в то, что при соприкосновении с иконой от нее исходит какая-то магическая сила. Отсюда проистекает утилитарно-обрядное отношение к религии как источнику удовлетворения личных нужд, а не системы духовных аксиом. Первоочередное значение имели культ и коллективные богослужения, а не внутренние убеждения и вера.

3. Пассивность8. Эта российская психокультурная черта является антитезой психопортрета украинца с его тягой к домашней эстетике и семейному очагу. Украинец — последовательный «человек семьи», закрытой микросистемы, которой остается верным до конца. Россиянин не ценит семью высоко из-за присущей ему патриархальной культуры, которая создает дистанцированность между субъектом и его ближайшим окружением [4. С. 7]. Одолевая пассивность через интеграцию в коллектив, он теряет собственную идентичность, и коллектив неидентифицированных личностей превращается в толпу. Фактически это результат влияния крестьянской общины, а позднее — советской идеологии на все формы социального взаимодействия, когда радиус доверия охватывал семью, общину, трудовой коллектив.

4. Экстравертивность. Этот параметр характеризует ориентацию психокультуры на внешнее, постороннее, ее поглощение реальностью. На уровне социетальной и индивидуальной психики ощущается недостаток самодостаточности и поиск авторитета, постоянное недовольство уже приобретенным, подростковый максимализм у взрослых людей [3. С. 306].

Особенно это касается политической сферы, где каждый режим был будто извне навязанной формой, фактором психокультурной аморфности нации. Власть никогда не воспринималась в РФ органически9, поэтому здесь и не было гражданского общества, если учитывать осознанную тактику коммунистической власти по уничтожению потенциальных конкурентов за власть. В результате сформировался острый дефицит крепких, сплоченных и стойких объединений между властными структурами и семьей.

5. Иррациональность. В психокультуре РФ социальный интеллект является лишь оболочкой самореализации талантливых людей, но не тем, что обслуживает социум. Все сводится к апологетике и сакрализации. Каждый в этом обществе должен быть отягощен грехом, поэтому массовое сознание с недоверием относится к тем, кто выглядит слишком респектабельно в эстетичном плане. Такого человека можно заподозрить в том, что он что-то скрывает, высказывается и ведет себя недостаточно откровенно10.

Российский народ всегда боялся рациональных и умеренных вождей, а его лидеры сами предпочитали иметь дело не с интеллигенцией, а с охлосом. Ценился психотип недоразвитого в интеллектуальном отношении, но чрезвычайно инициативного человека с могущественными амбициями его маленького «Я» [3. С. 313]. Яркий пример — отбор кадров в управленческом аппарате: в Украине он осуществляется по признаку «свой — чужой», в РФ — по принципу «кто попадется на глаза и примет установленные правила игры»11.

Итак, ментальность украинцев и россиян образует континуум, на крайних точках которого, с одной стороны, боязливый традиционный «коллективизм», а с другой — цинично-откровенный и агрессивный индивидуализм. Какими бы отличными друг от  друга ни казались приведенные психокультуры, тем не менее можем наблюдать их тождественность как в концентрации первичных «островков доверия» (семья, соседи, коллеги по работе), так и в социальных практиках, обусловленных национальными чертами и присущих повседневностям обоих государств. Отметим среди них следующие.

1. Архаизация [1. С. 93] — результат наследования субъектом культурных программ, которые исторически сложились в пластах культуры при более простых условиях и не соответствуют сегодня возрастающей сложности мира (тактика силовизации, «блат»)12.

2. Адаптация — пассивное или преимущественно реактивное (по формуле S-R) поведение большинства социальных групп, зависимых от централизованной власти. Подобные установки не только принуждают мириться с тем, что имеешь, но и постоянно ограничивают собственную деятельность и парализуют деятельность «близких», сдерживая ее по принципу «Тебе что, больше всех надо?»13.

3. Вынужденное доверие [2. С. 59] — основное средство формирования ощущения онтологической безопасности. Его распространенность демонстрирует множество примеров из повседневной жизни, таких как:

Указанная разновидность доверия не оказывает содействие его развитию вне ближнего круга, продуцируя расчетливое поведение и усиливая индивидуализм, пренебрежение к моральным ценностям.

4. «Событийное» доверие, включающее:

Проблематику обозначенных потенциальных резервов доверия составляют их стихийность, отсутствие некоего центрального фонда (желательно основанного сетью благотворительных международных организаций), способного систематизировать единичные акции, донести их понимание (особенно флешмобов) до общественности и оказывающего материальную поддержку или предоставляющего льготы активистам движений с целью привлечения новых участников. Выделим составляющие этой проблематики.

Базисное недоверие ко всем социальным институтам стимулирует отчуждение. Оно проявляется в нежелании принимать участие в разного рода мобилизационных проектах (от «потерпеть и подождать, пока страна выйдет из кризиса» к отказам от службы в армии и уплаты налогов); принудительно-уравнительных отношениях («такие, как все») в пределах государственных институтов; перенесении агрессии, вызванной подобной социальной стигмой, на «чужаков», «приезжих», «арабов» и даже соотечественников и дистанцировании от них; партикулярных контактах в замкнутом круге «своих»; симулятивных разновидностях символической принадлежности к виртуальному целому («референтные сообщества») в виде остаточных идеологем или мифологем «особого пути развития» [4.С. 12].

Раздвоение социального порядка на легальный и «по понятиям» приводит к росту уровня циничного отношения к действительности, что можно рассматривать как антиавторитарную тенденцию. Неприятие традиционного морального основания определенной мерой защищает от политического мессианства и наивной веры в простые рецепты восстановления стабильности. Однако циничная социальная позиция в конечном итоге превращает гражданина в изолированного индивида, теряющего способность к коллективному сопротивлению тем социальным силам, которые грубо пренебрегают его правами и интересами. Ключевой результат распространения в обществе социального цинизма — разрушение основ доверия, уважения и ответственности за свои поступки перед другими людьми. В политике это проявляется в формировании параконституционных практик — неформальных институтов, по букве закона не противоречащих формальным, но по сути меняющих их эффекты на противоположные (лазейки в законодательстве, рейдерство, «картельные» соглашения).

«Жизнь по привычке», сопровождающаяся чувством, что идти некуда и существовать не для чего. Именно поэтому у большинства украинцев и россиян возникают ощущения постоянной усталости, заторможенности, нежелания что-то менять, что подтверждается низкими показателями политического участия. В подобных условиях поведенческая тактика представляет собой отход от любого конструктивного партнерства, кроме исключительно вынужденной и минимизированной взаимопомощи в заданных рутинных границах. Именно привычка выступает основой для согласования дефиниций и самоопределений реальности по всем ключевым осям идентификации человека, т.е. отрицательное соотнесение среднего гражданина с властью, размежевание между «мы» и «они».

Поэтому до сих пор феномен социальной сплоченности на других основаниях, кроме мобилизации сверху, продолжает вызывать у постсоветских людей страх. Последнее объясняется тем, что в меньших сообществах взаимодействие опирается преимущественно на эмоциональность, тогда как при соотнесении с большими объектами возрастает роль рационального и рефлексивного источников.

«Аморальный фамилизм» (Э. Бенфильд), клиентарность, непотизм и т.д., которые могут заполнить вакуум общественных отношений и фактически создать порочный круг самовоспроизведения18. Подобные неформальные отношения в определенной степени обусловлены вынужденно-рациональными стратегиями выживания и могут выступать лишь первичным источником доверия и накопления социального капитала.

Шаблонное мышление в формате общепринятого «здравого смысла» [5. С. 186], данное как набор самоочевидных тезисов, не нуждающихся в обосновании, которое обусловливается традицией, мифом, авторитетом, повседневностью и др. Все конфликты сводятся к поиску уже существующих ячеек, правил или обычаев, благодаря которым они искусно превращаются в «недоразумение». «Здравый смысл» настолько же полезен в повседневной жизни, насколько разрушителен в политике, т.к. упрощает ее в абсолютных оппозициях добра-зла, снимает множественность возможных политических проектов действительности, предлагая упрощенную эмоциональную логику.

Среди средств герметизации общества и политики на уровне «здравого смысла» можно отметить следующие [5. С. 191]:

Заключение

Основные выводы таковы. Украинская и российская специфика категории «доверие» заключается не в том, что оно не преодолевает индивидуального уровня, а в том, что после распада социальных институтов советского общества (и при отсутствии новых) индивидуальное доверие функционирует только как личное и персональное, т.е. между знакомыми людьми. Его генерализованная разновидность остается крайне слабой.

Поэтому можно говорить о следующих превалирующих формах социальной мобилизации как первичных источниках накопления россиянами и украинцами опыта доверительных отношений:

Роль вышеуказанных отношений у нас недооценена, хотя именно через них индивиды могут проникнуться ценностью межличностных связей и солидарностей между группами с разными требованиями, избавиться от ощущения «превентивной беспомощности», повышая информированность граждан об актуальных проблемах, углубляя социальное знание друг о друге (репутация, слухи) и нарабатывая соответствующие доверительные практики. Этот механизм лежит и в основе утверждения А. Хиршмана и Р. Патнема [8. С. 181]: применение доверия увеличивает масштаб его распространения, а неиспользование — уменьшает.

Логика состоит в том, что индивиды привлекаются к пониманию окупаемости сотрудничества и избирают его в других сферах жизнедеятельности при наличии небольшого объема информации — по крайней мере до тех пор, пока она не будет опровергнута. Источником первоначальных контактов могут выступать общие ценности (установки), загерметизированный интерес, автостереотипы, обязательства и др.

Таким образом, в Украине и РФ доминирует тип личности, поглощенной бытовыми проблемами и заботами, но с явным чувством солидарности с такими же простыми людьми, судьбы которых вершатся за пределами понимания и контроля с их стороны. Необходимо отметить дефицит «организационного капитала» и отсутствие посредников для ведения переговоров с властными представителями. Ни партии, ни пресса не предназначены, в глазах обывателя, играть подобную роль.

Но ориентация исключительно на себя и семью, которая сопровождается враждебным или равнодушным отношением к «другим», не будет оказывать содействие реформам, предлагаемым как «снизу», так и «сверху». Поэтому центроверсией для Украины и РФ должна стать стратегия нового коммунитаризма путем формирования малых сообществ за счет открытой социальной рекрутации. Тогда-то обе страны будут иметь шанс выбраться из порочного круга недоверия как в горизонтальной, так и в вертикальной проекциях.

Список использованной литературы

1. Ахиезер А.С. Архаизация в росийском обществе как методологическая проблема // Общественные науки и современность. — 2001. — № 2. — С. 89—100.
2. Барсукова С.Ю. Вынужденное доверие сетевого мира // Полис. — 2001. — № 2. — С. 52—60.
3. Донченко О., Романенко Ю. Архетипи соціального життя і політика (Глибинні регулятиви психополітичного повсякдення): монографія. — К.: Либідь, 2001. — 334 с.
4. Дубин Б.В. Режим разобщения // Pro et Contra. — 2009. — Январь-февраль, № 3. — С. 6—19.
5. Мартьянов В. Политика в пределах здравого смысла // Свободная мысль. — XXI. — 2007. — № 10. — С. 185—198.
6. Украинский характер: аналитический доклад / Под ред. А. Ермолаева, А. Левцун, С. Денисенко. — Киев, 2011. — 64 с.
7. Шютц А. Чужак: социально-психологический очерк // РЖ. — Сер. 11. — Социология. — 1998. — № 3. — С. 177—193.
8. Democracy and trust / Ed. by M. Warren. — Cambridge, Univ. Press, 1999. — 360 p.

1. Сычева А.А. — аспирант по специальности «Политология» Донецкого национального университета, Украина. E-mail: fampopprof@mail.ru
2. Примерами являются митинги, забастовки торговцев рыночных палаток, водителей маршруток, предпринимателей, «афганцев» непосредственно после закрытия точек или опубликования соответствующего закона. Хотя информация относительно такой возможности поступала задолго до времени «Х», тем не менее откладывалась раздумыванием на манер «этого не может быть», «не посмеют».
3. Вспомним марш предпринимателей в декабре 2010 г. против принятия нового налогового кодекса или про-тесты студентов относительно реформирования образования в апреле-мае 2011г.
4. Поиск собственной правды вопреки реальности, отчуждение сельского психотипа в условиях городской культуры.
5. Вспомним неопределенность оценок Ю. Тимошенко в 2008 г. относительно НАТО, второго государственного языка, ситуации в Грузии и др.
6. Доминирующий тип поведения президента В. Ющенко, а в 2011 г. — попытка команды В. Януковича удержаться на «двух стульях одновременно» при выборе внешнеполитического вектора развития.
7. Митинги на Болотной площади 10 декабря и на проспекте Академика Сахарова 24 декабря, где одной из главных мотиваций было попрание властью человеческого достоинства («мы не хотим чувствовать себя дураками») и элементарного права выбора.
8. Отчасти воспитанная православием.
9. Это подчеркивают соответствующие показатели уровня доверия к властным учреждениям.
10. Вспомним практику коммунальных квартир или «кухонные беседы» о политике.
11. Так, глава Высшего арбитражного суда А. Иванов является протеже Д. Медведева, В. Устинов — политическим союзником И. Сечина, а глава Федеральной таможенной службы долгое время работал вместе с С. Чемезовым.
12. К конкретным примерам использования «крыши» можно отнести «непрозрачное» решение земельных вопросов в 2007 г. со стороны мэра Киева Л. Черновецкого или многочисленные обвинения чиновников в коррупции (резонансные дела судьи Зварича, Рудковского и др.). В этом же контексте нужно рассматривать назначение А. Сердюкова министром обороны РФ, О. Бастрыкина, однокурсника В. Путина, главой Следственного комитета РФ. Новые назначенцы не входили в состав клиентел основных претендентов на власть, но помогли сохранить существенное влияние на политику государства.
13. Вспомним практику двойных реальностей для прикрытия «ближнего» в начальный период приватизации в Украине и РФ: официальная версия для институтов контроля Vs неофициальные договоренности.
14. Через профильные комитеты: в Украине — А. Клюев с Комиссией по реализации инвестпроектов, в РФ — группы «Газпром» и ВПК с В. Глухих и В. Михайловым.
15. В РФ — «Движение самозанятости», объединение «Норд-Ост», инициатива «Зимина, 6», группа «Старый Нижний»; в Украине — одесская «Дорога к дому», движение «За старый город», «Городской дозор».
16. В Украине огласку получили флешмоб от 19.10.2009 г. «Купи своего политика», проведенный львовским МНК, а также флешмоб под названием «Новоизбранный президент, услышьте каждого!» (24.02.2010). В России же 13 января 2010 г. на Красной площади под видом флешмоба прошла акция протеста фотожурналистов, несогласных с приказом ФСО о запрещении фотосъемки с использованием профессиональной фотоаппаратуры на главной площади страны с 2008 г.
17. Киевская «Волонтерская волна», занимающаяся очисткой территории Украины от мусора; сеть волонтерской поддержки стабильного развития украинского села; «Поезд молодежи» г. Самара; российский благотворительный фонд «София» и др.
18. Братья Клюевы и Васильевы; В. Янукович-младший, который запомнился разве что активным участием в ралли и блокированием трибун.
19. Например, президент РФ никогда не упоминает о внутренней политической оппозиции, влияние которой повсеместно снижается к нулю; она изображается как та, что ошибается, лишь из вредности не признает самоочевидных истин, которыми руководствуется власть.
20. Кремль руководит и приказывает, а бизнес максимально отстраняется от общества, создавая и пропагандируя позицию «собственного мира».